ТИХАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Столь радикальные изменения — не только следствие коренных социально-экономических преобразований, но и результат упорной работы зодчих, в том числе и петербургских. Чтобы оценить социально-культурную значимость свершившихся изменений и трудности на их пути, вспомним, что было накануне. Функциональная архитектура, ее отечественная версия 50-80-х годов были антиисторичны. Необходимая непрерывность
эволюционного развития оказалась оборванной, а история — выброшенной за борт. Краеугольным камнем той архитектуры, как мы знаем, была геометрическая упрощенность форм, отказ от любых ссылок на наследие. Никаких атрибутов прошлого - колонн, портиков, скатных крыш. И, конечно же, никакого орнамента, который, как символ ручного труда, противоречил принципам машинной эстетики и массового производства, на которое опирались модернисты.
Утверждение нового отрицанием старого, как бы отжившего, - болезнь хорошо известная. Очевидно и связанное с ней умопомрачение. Все словно забыли о том, что архитектурные формы в отличие от неархитектурных, не только создают человеку комфорт, но и специфическим образом рассказывают о нем.

Хорошо известно, что полноценный язык архитектуры по аналогии языком литературным, формируется в непрерывном процессе накоплена и усвоения. А отбрасывание исторического словаря, его подмена новым полностью модернистским, всегда чреваты драматическими последствиями.
Упрощенные геометрические формы, продолжающие инерцию архитектурного авангарда, связанного в свое время с расцвета абстракции в других видах искусств, оказались малопонятными для обычного человека. Такие формы не смогли также стать органичны, продолжением исторической среды, ибо не понимали ее языка. Да и н хотели понимать, так как пытались говорить лишь о себе, о свое: техническом и функциональном превосходстве... Они были антисоциальны и антиконтекстуальны. Их внедрение в историческую среду достаточно
часто сопровождалось сносами ценных памятников. Вспомним Греческую церковь на одноименной площади, Успенскую церковь на Сенной площди, Музей Пирогова на Пироговской набережной. Почти все произведения модернизма задумывались и создавались как изолированные, автономные отрицающие свой контекст.
Конечно же, во всем винили архитекторов, забывая о специфике отечественного функционализма, заказчиком которого выступало государство. Других спонсоров - не было, плюрализм поисков был исключен. В то же время я вовсе не отвергаю заслуг функционализма как течения получившего всемирное распространение. Оно, как мы знаем, породило выдающихся зодчих. Их творчество, нередко выходившее за общие рамки движения, в значительной мере обогатило наше представление конструктивно-техническом совершенстве новых форм. Я уверен возможностях преобразования и развития функционального направления в новом культурно-историческом контексте.

На Западе болезнь отрицания прошлого давно миновала, ибо ее лечение началось еще в 1959 году. Тогда два молодых итальянских архитектора Джанкарло Де Карло и Эрнесто Роджерс выступили с еретическими заявлениями о необходимости пересмотреть отношение к историческому окружению, и отношение это следует считать фактором, определяющим характер любых новообразований. Переход от модернизма к новейшей архитектуре был травматическим. Ада Луиза Хакстейбл - известный американский критик — назвала его контрреволюцией, ибо это был «бунт против бунта». Мы начали выздоравливать с середины 80-х. Но уже сегодня можно с уверенностью сказать, что архитекторы етербурга повернулись к своему наследию. Этот поворот не был бунтарским. Он был тихим, но кардинальным. Еще 10-15 лет тому назад некоторые из последних проектов казались бы бредом. Зодчие словно
прозрели, увидев, как много они потеряли, отказавшись от истории. Словно одержимые, многие открывают давно забытые истины. После десятилетнй нормативной архитектуры они наслаждаются свободой. И никаких дискуссий, жарких споров... Все словно сговорились и работают почти молча... Хотя среди коллег одни считают это шагом в сторону, другие - естественным процессом.
Ведущим фактором переворота стал поиск связей ценностей исторического прошлого с конкретным окружением. Назовем это «реабилитацией истории». Отвергая прошлое, модернизм отрицал и реальную действительность. Он не понимал причин и социально-культурной значимости спонтанного, но в то же время живого, непрерывного и органичного роста городской среды. Реальностям модернисты противопоставляли утопии. Они считали, что только новая техника и новая архитектура могут создать принципиально новую, упорядоченную городскую среду для всех слоев общества. Ссылки на историю они считали лицемерием. Вспомним безумный проект выдающегося французского зодчего Ле Корбюзье, предлагавшего снести часть исторического центре Парижа, застроив его башнями, омываемыми светом и воздухом. Идеи лучезарного города Ле Корбюзье гипнотизировали мир несколько десятилетий.

Нашему всеобъемлющему пониманию истории и среды сегодня безусловно способствовали работы петербургских историков архитектуры, охраняющих и собирающих наше наследие, а также исследования и проекты петербургских градостроителей. Как правило, и это несправедливо, их имена остаются за скобками. А между тем, базой почти всех новых преобразований служат предпроектные архитектурные градостроительные исследования. Но это уже несколько другая тема...
Поиски идут неровно. Каждый по-своему видит место истории в настоящем. В результате — самый разнообразный спектр творческих направлений: неоклассицизм, неомодерн, неоавонгард, новый эклектизм... В то же время вся совокупность разнообразия обладает некоторой примечательной общностью. Почти каждая новейшая форма находится в оппозиции к функциональным структурам. Именно поэтому новая архитектура контекстуальна, любит свою среду, опирается на нее.
Столь фундаментальные изменения ставят перед нами множество вопросов.
Не создаем ли мы вновь ложные фасады, скрывающие новейшее функциональное и техническое содержание построек? Ведь мы уже имели свой собственный уникальный историзм 40-50-х годов. Классический ордер был весьма подходящим для решения разных задач. Он использовался и для создания искусства, понятного народу, и для выражения силы и власти... Не случайно авангардисты отвергли ордер как язык силы, противопоставив ему, как им казалось, язык ненасилия, основанный на абстрактной геометрии.
Не становится ли в связи с этим уместным и другой вопрос — не является ли обращение к языку и синтаксису прошлого определенной коррекцией архитектуры модернизма, деградировавшей до уровня примитивного функционализма?
И еще: какие принципиально новые качества должна нести архитектура сегодняшнего дня, чтобы интегрировать два взгляда, направленные в противоположные стороны — в будущее и в прошлое одновременно?
Предлагаем читателю визуальный ряд новейших построек, в которых закодированы как названные нами вопросы, так, в известной мере, и ответы на них. В последующих номерах настоящего издания читателю будет предложен развернутый анализ этих и других работ, чтобы попытаться ответить на поставленные вопросы.